Гости: Илья Серман, историк литературы; Нина Ставицкая, сотрудница Русской службы Би-би-си
Сева: Добрый вечер! История вообще и история литературы в частности может представляться скучнейшей наукой, пока не начнешь заниматься ей серьезно. Тогда из бесплотных образов все герои литературы становятся постепенно живыми людьми... И для кого они более живые, нежели чем для нашего гостя, посвятившего долгую жизнь изучению литературы 18 века. У нас в гостях Илья Захарович Серман, приехавший погостить из недалекой страны к своей дочери, Нине Стависской, которая еще является и нашей коллегой. Добро пожаловать к нам в гости!
Леонид Владимиров: Большое спасибо, что к нам приехали!
Сева: Илья Захарович, вы долгое время жили в России, а в последнее время пребываете на исторической родине... В городе Иерусалиме.
Илья Серман: Так точно.
Л.В.: Вы преподаете?
И.С.: Да.
Л.В.: Курс русской литературы вообще или какой-то спецкурс?
И.С.: Нет, они меняются. В этом учебном году у меня два курса: один - русская литература 18 века, а другой - русская литература 19 века.
Нина Ставиская: Но это зависит от тебя, насколько я понимаю...
И.С.: Только.
Сева: Вы обучили много народу в своей жизни, но вы ведь тоже у кого-то учились...
И.С.: Я учился в основном у Григория Александровича Буковского, одного из ранних и талантливых участников формальной школы, знаменитого Института истории искусств 20-х годов в Ленинграде.
Сева: Когда это происходило?
И.С.: С 1934-1939 годы...
Сева: А вы сами, с какого года?
И.С.: С 1913...
Л.В.: А кроме Буковского? Макароненко?
И.С.: Макароненко был моим соучеником. Мы работали в группе у Буковского...
Н.С.: А Жермонский?
И.С.: Тогда у нас не было русистов. У нас был Якубинский, Василий Васильевич Гиппиус, Александр Сергеевич Орлов по древнерусской литературе...
Н.С.: А какая у них судьба? Я знаю, что Григория Александровича арестовали...
И.С.: Он был арестован в 50-м году. Следствие не было закончено, поэтому, когда его нужно было реабилитировать, они говорили, что это невозможно, потому что следствие было не окончено.
Сева: Соцзаконность в действии. Я не хотел сразу говорить о вашем аресте, но раз речь зашла, когда вы были арестованы?
И.С.: В апреле 1949 года.
Сева: С чем это было связано?
И.С.: Была установка на аресты евреев. Кроме того, арестовали нашего друга Ахилла Григорьевича Левинтона, который бывал у нас в доме часто. По его следам пришли к нам. У нас поставили подслушивающий аппарат, уже тогда техника работала, и они записали мои выступления, наши разговоры...
Н.С.: И арестовали обоих и тебя, и маму...
И.С.: Да.
Л.В.: И забрали на Лубянку или в Лефортово?
И.С.: Нет, это было в Петрограде... На Литейном прекрасное, комфортабельное здание...
Сева: Так следователям нужно было готовить дело, добывать улики...
И.С.: Они сначала собрали материалы по Левинтону, а поскольку он у нас бывал часто, то и за нами была установлена слежка. У меня нашлись два свидетеля, а у жены моей - несколько подруг, которые, испугавшись, все подтвердили...
Сева: И как развивалось следствие?
И.С.: Нормально. Я долгое время не мог понять, почему, то, что я говорю, считается антисоветской пропагандой.
Н.С.: Папе устраивали медицинскую экспертизу, потому что хотели проверить его память. Намеревались выяснить, почему он ничего не помнит о тех, о ком его спрашивали...
Сева: С учеными это бывает...
И.С.: Да, хотели проверить мою память. Спросили год рождения Гоголя, я ответил правильно...
Н.И.: И тогда решили, что судить можно.
Сева: Потом было осуждение...
И.С.: Сначала нам троим дали по десять лет. Одновременно мы подали кассацию, и прокурор тоже заявил протест. Меня и Левинтона судили вторично и дали 25 лет...
Л.В.: Тогда это была традиция - одновременно сходились жалоба осужденного и протест прокурора. Догадайтесь, чья перевешивала?
Н.С.: Опять же, должна добавить, что к моменту, когда папе дали 25 лет, была еще жива прабабушка, которая сказала, что доживет до его возвращения. И, представьте себе, дожила... Их выпустили через пять лет...
Сева: Но в 1949 году казалось, что Сталин будет жить вечно...
И.С.: Это вам так казалось. Мне и моей жене так не казалось. Мы знали, что люди смертны даже на самом верху. Когда мы сидели на пересылке, в обслуге оказалась моя ученица Ташкова, получившая небольшой срок, она переносила записки, в которых мы написали друг другу, что после смерти Александра Македонского началась война диадохов...
Сева: После 70 лет да на такой стрессовой работе... Но я думаю, что он сам приговоры не подписывал...
Л.В.: Подписывал. У Владимира Буковского есть автограф Сталина, который он скопировал из архива. Рукою Сталина было написано большими буквами: "Тов. Ежову. Надо дать Красноярску дополнительно 6 000 по первой категории". Подпись.
Сева: Илья Захарович, почему вас отправили так далеко. Вы же были неопасны - лингвист, ученый, могли бы и поближе...
И.С.: Из Ленинграда я попал в Караганду. Вероятно, меня должны были забросить в какой-то соседний сельхозлагерь. Но я поссорился с начальником медсанчасти за то, что нам не додали какой-то паек за какие-то дни. Я его обозвал "медицинской трубкой", а он меня включил в отправку на Колыму...
Сева: Остроумным быть с лагерным начальством не рекомендуется...
И.С.: Привычки еще не было... Я ведь не знал, куда пошлют. Мы завидовали немцам, которых вытаскивали из лагерей для отправки в ГДР.
Сева: И дальше, куда ваш путь лежал?
И.С.: Примерно 20 дней заняла поездка до порта Ванино.
Л.В.: Выехали в "телятнике" или в "столыпине"?
И.С.: В "теплушке".
Сева: А на Колыме вас куда направили?
И.С.: Сначала я был в Магадане в лагере, который обслуживал авторемонтный завод. Я на нем делал учет каких-то вещей, потом попал в другой лагерь, а оттуда нас направили на магаданскую трассу, где мы строили фундамент под склады.
Сева: Но копать приходилось не только летом, а и зимой...
И.С.: Да, но после смерти Сталина наступило облегчение. До этого пределом выхода на работу считался -51 градус.
Л.В.: А у нас в -41 списывали...
И.С.: А после его смерти сделали -49 градусов. Одеты мы были более-менее тепло. Мне прислали теплое белье, бушлат, куртку, японская трофейная шапка меховая...
Н.С.: Я когда-то спросила папу, как чувствуешь себя в такой мороз. Он ответил, что выразить это невозможно...
Л.В.: Это верно.
И.С.: Работа согревала... Гораздо хуже было конвойным...
Сева: Это время известно тем, что многих творческих людей - певцов, трубачей, типа Эдди Рознера или Козина, посылали в те самые края. Вам доводилось видеть каких-нибудь известностей?
И.С.: К нам в лагерь приехала культбригада - театр, составленный из профессиональных актеров. Там был литовец, который в свое время учился у Михаила Чехова. Все они были заключенные.
Л.В.: При каждом лагере был такой театр...
Сева: Но про Колыму мы слышим ужасающие истории... Что там было у вас?
И.С.: Все зависит от времени. Расстрелы были в 30-е годы, в мое время этого уже не было. Человеческая техника уже не была нужна, появились бульдозеры, я до дорожников не дошел, слава Богу, там тяжелее...
Сева: Как вам сообщили о вашем освобождении?
И.С.: Нам нужно было переезжать в другой лагерь, нас оставалось на старом месте очень немного. Работы не было, я растянул себе ноги, меня освободили от тяжелых работ вообще. Меня вызвали к начальнику, который сказал, что меня освобождают. У меня отказали ноги. Я сел. Это не полагалось.
Н.С.: Отчасти немножко повезло, что их так рано освободили, потому что папина мама очень хлопотала. Это тоже имело значение.
И.С.: У нас был хороший адвокат. Как только обстановка прояснилась, он пришел к моей маме и попросил тысячу рублей, чтобы поехать в Москву, хлопотать за меня.
Сева: Это примерно месячная зарплата...
Н.С.: Бабушка была в Верховном суде СССР, там ей сказали, что они освобождены и едут домой. Она вышла, и какая-то женщина увидела ее лицо и сказала: "Ну, бабка, молебен заказывай".
Сева: Сейчас прозвучит песня, которая специально была написана на ваше возвращение. Может, несколько слов об этом?
И.С.: Меня встречали самые близкие друзья...
Сева: И Раскин написал слова к этой песне, и они пришли вас встретить...
Н.С.: Расскажи, что это было особым подвигом...
И.С.: Встать, чтобы придти на поезд в 6.40 было для него подвигом. Он вставал очень поздно.
Н.С.: А эти поезда все приходили в это время.
И.С.: Да, №41 из Владивостока, в котором были сплошь освобожденные...
Л.В.: А на какой вокзал? На Ярославский?
И.С.: Да, конечно.
Сева: Ну вот, господа, звучит эта самая песня...
Музыкальный момент
Сева: Когда вас забрали, вам было 36 лет, а когда вы вернулись, вам было почти 42 года. Видимо, заметно постаревшим человеком...
И.С.: Нет, я прекрасно выглядел. У меня был прекрасный загар, не такой, как приобретается на пляже, а рабочий...
Н.С.: Кроме того, ты был очень худой и стройный. Я очень хорошо это помню, потому что когда тебя поехали встречать на вокзал, я была дома. И вдруг увидела, что по лестнице один, без чемодана идет очень молодой, очень загорелый и стройный молодой человек. Это был мой папа.
Сева: А вы когда попали в лагерь, у вас были научные звания?
И.С.: Звания доцента, пожалуй, пока еще не было.
Сева: И вы по возвращении были восстановлены на работе?
И.С.: Не сразу. Года два мы перебивались литературными заработками. Жена редактировала диссертации, я что-то тоже делал. Потом Пушкинский дом, Институт литературы, объявил конкурс. Им нужны были работники. Я встретил одного своего хорошего приятеля, который мне сказал: "Илья, вы - идиот! Почему вы не подаете на конкурс? Вы ничем не рискуете, попробуйте". Я пришел в институт, принес какую-то долю документов. Оказалось, что меня помнили основные сотрудники института и меня приняли младшим научным сотрудником. Я двадцать лет проработал там.
Сева: С повышением по службе?
И.С.: Потом я стал старшим научным сотрудником, защитил докторскую диссертацию, все делалось постепенно... В Пушкинском институте я занимался 18-м веком.
Сева: Сейчас, я думаю, мы в нашей беседе сделаем перерыв, потому что Леонид Владимирович напомнит нам юбилейные и памятные даты предстоящей недели.
Рубрика «Юбилейные и памятные даты»
Сева: Спасибо, Леонид Владимирович! И поэты, и писатели, жившие тогда, при длительном изучении, сначала становятся знакомыми, потом практически родными, а затем обретают из двух измерений - третье. Вы с ними обещаетесь, поэтому я с историками так люблю разговаривать. Они привносят реальность в то, что существует, как схема.
И.С.: Вот я могу рассказать одно наблюдение. В 1779 году произошло для тогдашней русской литературы знаменательное событие - Херасков напечатал свою большую поэму "Россиада". Это был первый случай законченной в 12-ти действиях эпической поэмы, в которой он описывал взятие Казани Иваном Грозным, как эпизод, завершающий создание Московского государства. Тогда только начинающий поэт, Державин, написал стихотворение "Ключ", в котором воспевал источник, который находился в имении Хераскова и аллегорически изобразил его как источник поэзии. Стихотворение было прославлением подвига совершенного Хераскова. Одновременно для узкого круга своих друзей, Державин написал эпиграмму, которую он не напечатал. В ней он высмеял "Россиаду", причем самое удачное место, где изображалось царство зимы, ледяные дворцы, освещенные солнцем. В этой эпиграмме он написал, что Херасков так хорошо изобразил зиму, что они все замерзли. Такого рода двойственность отношений как-то помогает понять природу отношений в литературных кругах.
Сева: До нас доходит только поверхностные впечатления, а то, что в глубине, не поддается пониманию, если это не исследовать.
И.С.: Было время, когда Державин не был стариком...
Н.С.: Хотя это трудно себе представить...
И.С.: Он женился, получил имение в Белоруссии, выслужил себе чин в подавлении Пугачевского восстания, то есть начал делать себе карьеру...
Сева: А он был в подавлении восстания кем, офицером?
И.С.: Не ясно, кем. У него был офицерский чин, но не большой. Он занимался следовательскими делами.
Сева: Мог при случае и наказать...
И.С.: Да. Поэт Дмитриев рассказывал, что однажды Державин распорядился повесить двух пугачевцев, хотя в этом и не было необходимости. С чисто психологическим интересом...
Л.В.: Вот как! Надо, наверное, то же самое спросить у профессора Кросса. Он моего ребенка загонял по 18-му веку. Он заставлял его заниматься Сумароковым, Херасковым, Третьяковским...
И.С.: А кем же еще?
Н.С.: Назвался груздем, полезай в кузов...
Сева: Ту раннюю поэзию достаточно тяжело читать, потому что все кажется напыщенным...
И.С.: Разумеется... Не все можно читать. Песни Сумарокова можно и сейчас читать. Некоторые стихи Державина тоже. Но как писал Пушкин в свое время, он перечитал Державина, и считает, что только од восемь можно оставить, а остальные сжечь...
Сева: Вот я вас и хотел спросить, отчего мы все так на Пушкине зациклены. До него никого, кроме Державина, да и то опосредованно, через Пушкина не вспоминается...
И.С.: С Пушкиным были Жуковский и Батюшков, прекрасные поэты, вполне читаемые сегодня...
Н.С.: Да, но это как бы звезды в орбите Пушкина...
И.С: Да, конечно, он затмил их.
Л.В.: Был скачок. Были старые стихи и вдруг пошли новые...
Сева: Вы в предварительной беседе упомянули, что Батюшков и Жуковский занимались переводами в основном...
И.С.: В основном. А Пушкин нет. Поэтому исследователям его творчества трудно найти источники, они очень часто ошибаются, предполагая, что его поэмы откуда-то заимствованы. Он был оригинален.
Сева: И хулиганский дух у него был...
И.С.: И это было. Если внимательно посмотреть, то у Пушкина есть несколько героев, которые одновременно и поэты, и поэтические натуры. Самозванец в "Борисе Годунове", который пишет стихи и знает латынь, Пугачев, который заставляет петь свою любимую песню и рассказывает свою любимую калмыкскую сказку, источников которой у калмыков не найдено, это проверено наукой. Песня, которую поет Лаура в "Дон Гуане", великолепная песня, наконец, сцены из рыцарских времен. Для него важны не профессиональные поэты, а поэты в душе и поэтически воспринимающие мир, свою судьбу и окружение.
Сева: Первым быть таким поэтом было очень трудно. Нужно было очень много преодолевать предрассудков и преград...
И.С.: В пушкинском "Борисе Годунове" есть сцена у фонтана, где Самозванец раскрывается перед Мариной, пренебрегая опасностью, возможностью разоблачения, крахом своей затеи. Эта смелость... Точно так е Пугачев перед Гриневым...
Сева: Пушкин всю жизнь хотел за границу поехать, а его не пустили. Он был невыездным...
И.С.: Государь не верил Пушкину, он подозревал, что Пушкин может написать сатиру на царизм, насмотревшись заграничной жизни...
Сева: Вы много писали о Лермонтове, поэтому хотелось бы ему несколько минут уделить, потому что написал много того, что вошло в литературу. Хорошо бы как человека его описать, потому что мы знаем его только как поэта...
И.С.: Человек он был такой. Разговаривать с ним было очень трудно, потому что он не слушал, что ему говорил собеседник, а смотрел на него...
Н.С.: И смотрел очень тяжелым и неприятным взглядом...
И.С.: Да, и вникал в душевную структуру своего собеседника. Удивительная проницательность...
Сева: То есть юноша был со сверхзадачей.
И.С.: Да.
Сева: И образованный был...
И.С.: Конечно. Он знал французский и немецкий с раннего детства, а английский начал учить с 16-ти лет. Он нанял очень хорошего учителя, который обучал его.
Н.С.: А вы знаете, Сева, что у Лермонтова есть шотландские корни?
Сева: Я слышал об этом.
И.С.: А вы знаете, я был на том месте, где жил его предок.
Л.В.: Я жил в Эдинбурге в гостинице "Лермонт"...
Сева: Очень важно, что у него не было наставника и он практически самоучкой...
И.С.: Наставник у него был, Раич, преподаватель словесности в московском благородном пансионе, но у Лермонтова был такой характер, что он не любил слушаться...
Н.С.: А расскажи, как Белинский навещал Лермонтова на гауптвахте...
И.С.: Неприлично.
Сева: Отчего же? У нас все прилично...
И.С.: После дуэли его посадили для разбора дела на гауптвахту. И Белинский его посетил. У Лермонтова была привычка вечно куда-то торопиться, а тут была возможность поговорить. Лермонтов ему сказал, что главный интерес его - женщины. Причем, одних он ругает, что они..., а других за то, что они не.... Вот такое суждение о женщинах.
Н.С.: Надо сказать, всестороннее...
И.С.: И рассматривал он женщин чисто с физиологической точки зрения...
Л.В.: При том, что мы имеем таких женщин в "Герое нашего времени", что просто с ума сойти! Одно дело, что там, в жизни было, но в литературе... Для меня - это самая первая и лучшая проза, которая есть в России...
Сева: Я все пытаюсь подвести некую унифицированную теорию под появление большого поэта. Считаете ли вы, что это должна быть личность, которая не вмещается в существующую систему?
И.С.: Возможно. Это трудно объяснить. Объяснить талант очень трудно. Как назвать человека, который всегда знает цель? Как назвать человека, который всегда попадает в цель? Ответ был такой: Талант и гений.
Л.В.: И тут еще невероятная работоспособность...
Н.С.: Как ты думаешь, люди чувствуют, сколько им отмерено?
И.С.: Последний год он только и говорил о своем предчувствии...
Н.С.: Он искал смерть?
И.С.: Предполагал. Он просил разрешения уйти в отставку. Он собирался издавать журнал.
Сева: А средства позволяли ему обойтись без службы?
И.С.: Да.
Н.С.: Он ведь родственник Столыпиных...
И.С.: У бабушки было достаточно имений, денег. Нужды не было.
Н.С.: Но Пушкин был беден...
И.С.: У него было петля на шее. Он был должен государству 100 или 150 тысяч рублей. За "Пугачева" он получил ссуду, но тираж не расходился... Он рассчитывал на успех, а общество не хотело знать про Пугачева...
Л.В.: Он и в карты проигрывал...
И.С.: И это бывало. Бриллианты Натальи Николаевны не были выкуплены...
Л.В.: Он еще и шаль заложил какую-то необыкновенную, получив за нее чуть ли не тысячу рублей...
Сева: А что за деньги были тогда? Сколько человек, скажем, чиновник, мог заработать тогда?
И.С.: Акакий Акакиевич у Гоголя зарабатывал рублей 40-50 в месяц... Пушкин получал, как историограф, пять тысяч, но квартира стоила 10 тысяч.
Сева: Ну, что же, Илья Захарович, большое спасибо вам за беседу, всего вам доброго, господа!