 |
ПРЕССА |
|
ПРЕССА |
Е.Дубовская, сайт obozrevatel.com, 8-11 ноября
Если и существует на свете человек-легенда, то это Сева Новгородцев, британский журналист и радиоведущий. Его хорошо поставленный голос, вещающий из "вражеского" Лондона на волне "Би-би-си", первым пробился в дома и сердца советских людей, поселил там любовь к Queen, Pink Floyd, Deep Purple и Led Zeppelin, привил хороший вкус и пошатнул устои Империи зла, приблизив ее конец.
Сева написал несколько книг о рок-музыке и своей невероятной жизни, снялся в кино, в том числе в эпизоде бондианы, и получил из рук самой королевы орден Британской империи. В свои годы он отлично выглядит, сохраняет абсолютную ясность ума, занимается йогой, ведет здоровый образ жизни, не ест мяса, играет музыку и продолжает писать.
Накануне творческого вечера, который пройдет 10 ноября в киевском Docker-G Pub, Сева Новгородцев дал эксклюзивное интервью OBOZREVATEL.
— Вы уехали из СССР в 1975 году. Это был, по вашим словам, отъезд не "куда", а "откуда". Сегодняшняя "утечка мозгов" из России, из Украины происходит по схожим мотивам? Чем отличаются ситуации тогда и сейчас?
— Разница в том, что сейчас у граждан на руках заграничные паспорта. Они могут "катай в Париж и в Китай" (стихотворение В. Маяковского 1927 года. — Ред.) У нас не только не было заграничных паспортов, но и за границу выпускали исключительно проверенных людей. Причем даже когда артистов отправляли на гастроли, никто до последнего момента не знал, кого могут с самолета снять.
А сейчас этого всего нет, и ничего общего с той ситуацией нет. А в жизни какие-то сложности есть не только в России и Украине, а вся Латинская Америка, например, сейчас ломится в США. То есть много достаточно неблагополучных стран, на фоне которых нам с вами, граждане, жаловаться особенно не приходится.
— Думали когда-нибудь, кем были бы сейчас, если бы жена не уговорила вас эмигрировать?
— Скорее всего, я бы уже лежал на кладбище, потому что российская жизнь связана с друзьями, и кроме друзей там ничего нет. А с друзьями надо выпивать, закусывать, причем регулярно. От этого очень портится здоровье, ухудшается мироощущение, человек наполняется пессимизмом, жалостью к себе… Ну и все: растолстел, поседел, потерял зубы, волосы — будьте любезны в колумбарий. Так что я, думаю, в живых бы не остался.
— Вы намекаете, что именно эмиграция заставила вас вести здоровый образ жизни?
— Ну, в моем случае, да. Потому что я нацелен на общественную работу. То есть я на Би-би-си не просто за зарплатой ходил, а кому-то это еще было нужно. Я это осознал в 1990 году, когда впервые вернулся в Советский Союз и встретился с сотнями и тысячами своих фанов. И понял, что есть какой-то результат, есть какая-то цель и надо продолжать. Так что с тех пор я работаю на какие-то общественные нужды, а это очень поддерживает идеалистические настроения в организме и, соответственно, способствует здоровью, неперееданию и поддержанию себя в хорошей форме.
— Вас приглашали вернуться в Россию?
— Это технически невозможно. Я британский гражданин, а СССР меня гражданства лишил. С британским паспортом у меня есть консульская защита, меня так просто не возьмешь. А с российским паспортом я был бы гражданином Российской Федерации. Меня можно было бы в милицию забрать, дубинкой побить.
— Думаете, были бы попытки?
— Ну а почему интеллигентного человека не ударить? Это же приятно.
— В 1980-х вы стали первым радиодиджеем для советских людей. Благодаря вам они узнали о Queen, Pink Floyd, Deep Purple, Led Zeppelin. А сегодня есть что открывать?
— Каждое время рождает свою музыку. Вот мы сейчас слушаем Моцарта с благоговейным придыханием, потому что это классика, а Моцарт ведь был рэпером своего времени, поп-музыкантом. Это была музыка для развлечения, дивертисмента. Светские кавалеры и дамы под это отдыхали.
Поэтому уходит время, и вместе с этим временем уходит первичное назначение и смысл музыки. Для нас это уже не развлечение, а серьезный труд — Моцарта слушать, сидеть на концерте 2,5 или 3 часа.
То же самое произошло потом и с другими жанрами. Городской романс начала XX века, джаз тоже стали классическими жанрами для эстетов. И рок, в принципе, уходит в область, которую старшее поколение понимает, потому что оно прикипело к нему в молодости, а молодым все эти гитарные запилы не всегда понятны.
Так же и с современной музыкой: то, что сейчас слушает молодежь, уйдет вместе с этим поколением в архив человеческой музыкальной культуры. И будет существовать, как существует Моцарт, как существует джаз, опера или мюзикл. То, что создано, никогда не умрет. В какой пропорции будут это использовать, слушать — это уже вопрос второй.
— Вам нравится современная музыка?
— Отличия музыканта и критика принципиальны, так как музыкант находится внутри профессии и его волнуют совсем другие вещи, чем музыкального критика. Для музыканта важно качество тона, стройность композиции, выразительность и так далее. По этим параметрам музыкант оценивает музыку. А про критиков говорят, что это люди, которые музыку слушают, но не слышат. Поэтому критик — это мостик между музыкой и публикой, которая не очень разбирается и которой нужно все объяснить словами.
Есть замечательная история. Дело происходит в Советском Союзе, в 1960-е годы. В московском общежитии встретились два представителя национальностей — один казах, а другой эстонец. И казах в это время прочитал в газете о том, что американский джазмен, контрабасист Чарльз Мингус, модернист, новатор, вот его в Америке зажимают. И талант свой он не может никак раскрыть, потому что буржуазная действительность его заела.
Казах, прочитав статью, увидел у эстонского своего сожителя по общежитию пластинку Чарльза Мингуса. Говорит: "О, я только что статью о нем прочитал, дай послушать!". Ну, эстонец поставил на вертак эту пластинку, а музыка у Мингуса очень сложная — он такой джазовый Шостакович. Казах слушал-слушал и говорит: "Да, действительно, не дают развернуться".
— А вы себя больше к музыкантам или к критикам относите?
— Я из музыкантов. Поэтому я, когда комментировал всякие музыкальные штуки, никогда не позволял себе критических обобщений. Никогда не ставил никого ни в какую категорию, а старался шутить по-музыкантски, изнутри. Хотя я на три четверти, конечно, музыкант, а на четверть критик.
— Чувствуете ли вы себя причастным к развалу СССР? Обладает ли музыка вообще подобной силой?
— Музыка обладает колоссальной силой. Мои разговоры без этой музыки были бы никому не нужны. Мои слова просто повисли бы в воздухе. А мощь тогдашней передачи была в том, что из музыки шла невероятная молодежная энергия западных музыкантов, которые, уж не знаю, по каким причинам, создали гениальный пласт всего, что было сделано за 60-70-80-е годы. Эта волна меня несла, и я там, будто стоя на доске для серфинга, еще какие-то слова говорил.
Поэтому, естественно, энергия музыки была первичной, а мои комментарии и шутки, делавшие все это понятным и сразу же удобоваримым, были вторичны. Но вот в этом сочетании получилась довольно мощная пилюля, и молодежь, наслушавшись моих шуточек, поняла, что существующая система советская, во-первых, нелепа, во-вторых, там сплошная эстетическая ложь на всех уровнях.
Что все эти песни про БАМ, эти новости, где бесконечная сталь льется и убирают урожай, что все это фальшиво. И когда все это стало понятно всем и смешно, Советский Союз рухнул сам собой, потому что в него уже совершенно никто не верил и никто его не хотел.
— В свое время вы открыли для советских людей группу Queen. Успели ли вы посмотреть фильм "Богемская рапсодия"? О нем сейчас много спорят.
— Я видел трейлеры, мне этого достаточно. Очень удачно актера нашли. Но, конечно, фильм обошел стороной трагическую смерть Фредди — он закончился на концерте Live Aid. Нужен, видимо, был голливудский позитивный конец.
А французы, конечно, сняли бы трагическую смерть Фредди: его бледнение, его угасание — и было бы сильнее. Потому что в этом был бы моральный урок. Ведь Фредди — это сочетание всех достоинств и всех недостатков. Он как артист был абсолютно искренним, открытым, талантливым, а в личной жизни у него был полный Содом и Гоморра. Он просто сгорел. На этом противопоставлении можно было бы сделать колоссальную драматическую трагедию о современной жизни, но пошли по голливудскому пути. Тем не менее, за фильм нужно сказать большое спасибо.
— Правда ли, что программу "Взгляд" на советском ТВ открыли, чтобы отвлечь слушателей от ваших эфиров?
— Я услышал это в Москве, в 2005 году, от Александра Любимова, одного из первых ведущих программы, на вручении премии “Радиомания”. Это рассматривалось на уровне ЦК КПСС. Нужно было молодежь отвлечь от западного голоса, от Севы Новгородцева в частности, и поэтому программе "Взгляд" дали добро на использование кое-каких клипов и материалов, которые могли бы уравновесить. И им это удалось. Люди талантливые, получили разрешение, и дело пошло.
— Что вы знаете об украинской музыке?
— Когда-то, в 1990-е, я интересовался, что происходит. Знаю ваших основных классиков — "Океан Эльзы", "Братья Гадюкины". С ними лично не знаком. Я с музыкантами вообще не общаюсь. С музыкантом нужно сидеть, выпивать, перетирать — мне некогда. Надо ковать горячий материал для немедленного потребления. Но я и с западными музыкантами тоже не встречался, потому что после 12 лет профессиональной работы у меня не то чтобы идиосинкразия, — я музыкантов люблю, они люди добрые, чуткие, артистичные, — но разговор с ними получается поверхностный.
А вообще, вся украинская музыка очень динамичная. Она полна жизни, там все кипит и бурлит, но, как русский рок, так и украинский замыкаются только в рамках национального государства. Пропагандировать это за границей совершенно невозможно, и когда меня спрашивают, почему на Западе не слушают русский или украинский рок, я в ответ спрашиваю, почему вы не слушаете казахский рок или туркменский? В Таджикистане есть отличные музыканты, а вы их не слушаете. Всем все становится понятно.
— А что было бы с Цоем, если бы не случилась эта трагедия? Кем бы он был сейчас? Мог бы эмигрировать? Он же пел про "часы, что полвека стоят" и "полцарства отдам за коня".
— У Высоцкого есть такая строчка "кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт". И если мы посмотрим на судьбы поэтов, увидим закономерность: тот, кто посвятил себя музам целиком и полностью, в принципе, долго жить и не должен. Потому что образ такого героя национального, как Виктор Цой, в душах и памяти современников должен запечатлеться как фотоснимок на определенном периоде его жизни.
Вот, скажем, из The Beatles остался в живых Пол Маккартни. Он сейчас старичок. Выступает, интервью дает, но не знаю, надо было ему это делать или нет. Он, конечно, человек знаменитый и заслуженный, но народ бы предпочел его помнить молодым, веселым и талантливым. Так что есть какой-то непонятный космический закон, что герои рок-н-ролла умирают молодыми. Вот Цой попал в эту категорию.
Кстати, не знаю, стал бы я с Цоем разговаривать в эфире. Он был человек очень нелюдимый, отвечал коротко, а я работаю в словесной области и вынужден описывать словами то, что музыканту достаточно одной нотой выразить. Поэтому из музыкантов у меня разговор получается только с Гребенщиковым, Макаревичем — вот с такими людьми.
— Кто из советских музыкантов имел шансы стать узнаваемым на Западе?
— Почти никто. Потому что процесс создания поп-кумира похож на выборы президента. Люди, нации, на каком-то интуитивном уровне выбирают себе своего героя. Вот, скажем, Элтон Джон. Казалось бы, ни по каким параметрам не годится: толстый, не очень красивый, на рояле играет, — а вот пожалуйста, стал национальным героем. И второго такого вы искусственно не создадите никогда. Это был процесс естественного художественного отбора. То есть взаимоотношения артиста и населения.
И в эту эксклюзивную область внедриться со стороны никак нельзя. Поэтому, кого бы мы ни пытались туда вставить, публика это отвергнет, не будет смотреть и не будет слушать. Перенести звезду из одной страны в другую очень сложно. Это как рыбу не заставишь летать.
— Вы снялись в очень ярком эпизоде фильма "Лето". Как это вышло?
— Ну по блату, конечно. Значит, Лондон, 1984 или 1985 год. Мне вдруг дозвонились два каких-то молодых человека, уж не знаю, как они телефон узнали. Мы ваши слушатели, говорят, хотели бы встретиться. Ну мне, естественно, интересно.
Лето. Мы договорились встретиться в лондонском рабочем, попсовом и рок-н-ролльном районе Камден, в Камденском шлюзе. Там рынок очень большой, масса пивных. В общем, душевное место. Я приехал на встречу на велосипеде. Как выяснилось, их очень поразило, что дядьке уже за сорок, уже седой, а ездит на велике везде.
Один из них оказался Кирилл Серебренников, но я это уже потом понял. Ребята спрашивали про жизнь, про работу, жадно слушали, а на прощанье Кирилл спросил: "Какой вы по жизни дадите совет?" Ну какой я могу дать совет? Сказал дежурную заготовленную фразу "Надо вкусно питаться и путешествовать".
И вот Серебренникову почему-то это все запало. И когда он делал этот рок-н-ролльный фильм, он вспомнил свои молодежные впечатления и решил придумать мне роль. Эта сцена с покупкой чашки кофе была написана специально под меня. Потому что там не нужно было никакого Севы по сюжету. Ну я вот решил соответствовать, нашел старомодные очки, не брился две недели…
— Вы коренной петербуржец, в третьем поколении. Что должна сделать Россия, чтобы вы вернулись?
— Ленинград был мил моему сердцу двумя вещами: имперской архитектурой XIX века, — все эти дворцы и здания на Невском, — и людьми. Когда я был студентом в середине 60-х, то по Невскому гуляли люди типа Довлатова или Бродского, пока его не посадили, колоссальный был литературный климат, театральный, музыкальный, джазовый. Интереснейших людей было пруд пруди. А когда я приехал в Питер после 90-х, ничего этого я не застал.
— Понимаю, что вы давно уехали и политика России уже не ваше дело, но что-то вы о ней думаете?
— Я думаю, что все возвращается на круги своя. В 60-е годы мы, молодые джазмены, жили в полной оппозиции к власти. Но оппозиция эта была культурная, стилистическая. Мы играли свою музыку и советскую власть в упор не видели.
Бродский, например, гордился тем, что не знал ни в лицо, ни по имени ни одного члена ЦК КПСС. Хотя их портреты висели на каждом углу. И сегодня в Питере, куда мы изредка приезжаем, есть очаги своей местной культуры. Есть уютные рестораны артистические, где тусуется талантливая молодежь.
Эти люди живут по тому же принципу, что и мы 45-50 лет назад. То есть власть по своим рельсам едет, а они по своим. И мы не пересекаемся, потому что жизнь — это то, что с вами происходит каждый день и каждый час. И эту жизнь мы вольны сформировать под свои требования. Мы можем друг к другу быть вежливыми, предупредительными, друг друга уважать или, наоборот — скалить зубы, ненавидеть, доносить, избивать. Поэтому многие люди в Питере живут по первому принципу, а многие в глубинке России — по второму. И в ту Россию я не хочу.
— Музыканты игнорируют политику?
— Музыканты эти игнорируют политику только до поры до времени, а потом их всех выносит на какие-то обобщения. Некоторые более политические, некоторые менее, но оставаться равнодушным к судьбе страны не получается, и музыканты подают голос.
— А если, например, музыкант живет в Украине, в стране, у которой конфликт с Россией, — может он ездить туда на гастроли, как бы не замечая, что происходит?
— Любой человек, в том числе музыкант, должен жить по закону. Если закон не позволяет ездить, он должен ему подчиниться. А что касается политических воззрений, то у него роль и функция намного выше политики, потому что музыкант хороший или поэт работает на вечность, на космос, на божественное осознание нашей роли в истории. Поэтому он мыслит шире и выше. И ему в низкое и иногда не очень благородное, а подчас и просто подлое окунаться, как говорится, западло.
— А когда российских артистов, побывавших в Крыму, разворачивают на границе — это правильно?
— Если меня, например, в Крым пригласят, я поеду туда согласно рекомендации британского МИДа, как законопослушный гражданин. С точки зрения мирового сообщества Крым неотторжим от Украины, и для поездки туда необходимо получить украинское разрешение. А те, кто ездил напрямую, они нарушили международное законодательство.
Потому что присоединение Крыма только с точки зрения россиян и законно, и справедливо, но эту законность и справедливость ни Европа, ни Америка не признали. Если ты едешь в Крым напрямую — значит, ты бросаешь вызов всему мировому сообществу, и Украине в том числе. И если тебя завернули — так тебе и надо.
— Вы вегетарианец, а как относитесь к использованию натурального меха? К запрету меховых ферм в некоторых странах?
— У нас дома есть одеяло из овечьей шерсти. Но я себя утешаю тем, что овцу все равно зарезали на мясо. А мех — это отходы мясного производства. Но другой мех я никакой не ношу, хотя у жены, по-моему, есть норковая шуба.
Дело в том, что в странах вроде Италии, где очень любят меха, нужды климатической в их ношении никакой нет. Ношение мехов зародилось в тех странах, где иначе просто погибнешь. Скажем, чукчи без оленьих шкур просто бы там не выжили. А в странах, где это продиктовано модой, эстетикой или сибаритским образом жизни, есть смысл запретить использование меха.
Но вы должны понимать, что запрет идет не от правительства, не от какого-то комитета, а сами граждане, обеспокоенные экологией, взаимоотношениями человека и животного мира, выступают за то, чтобы животных не эксплуатировать, не убивать их из-за шкурки. Они их просто любят. А если ты что-то любишь, то убивать не станешь. Вы же любимого котика не станете резать из-за того, что из него можно рукавицы себе сшить?
Как только ты начинаешь общаться с животными, понимаешь их характер, их роль в природе, то, что у них есть свои какие-то персональные черты, ни о каком убийстве уже речь совершенно не идет.
— А вы по этой причине вегетарианец?
— Конечно. Вы посмотрите в глаза корове — у нее же любви больше, чем у иного гражданина.
Я жил с котами в Англии много лет — 15 или 16. Один умер, а два остались у моей бывшей жены-англичанки. А сейчас мы живем в квартире (в Болгарии. — Ред.) и просто по техническим причинам котов не заводим.
— Вы кавалер Ордена британской империи и, судя по всему, очень дорожите этим званием. Что оно изменило в вашей жизни?
— После получения ордена меня как внештатника уже стало совершенно невозможно уволить. У меня вся жизнь была посвящена тому, чтобы со мной корпорация коротким росчерком пера не простилась.
Дело в том, что я с "Би-би-си" ушел в 1984 году и оставался внештатником все эти годы. А по корпоративным законам всегда приходят разнарядки на сокращение штата. Садится начальство, начинает голову чесать: "Кого увольнять?". Человека, даже бесталанного и бессмысленного, но на постоянном контракте, технически не уволишь. Он — под защитой закона, адвокатов.
А внештатника уволить легко. У него короткий контракт, который достаточно просто не продлить. Я не столько о своей судьбе беспокоился, сколько о судьбе передач и их важности для аудитории. Поэтому я намеренно принял решение становиться известным и все силы на это положил.
А уж когда в 2005-м орден дали, я понял, что фиг вы меня уволите когда-нибудь. И 10 лет спустя я покинул "Би-би-си" по собственному желанию и по своим жизненным планам. Радио к тому моменту уже уничтожили. Ничего не было — просто зачищенная пустыня. А моя передача выходила каждый день, они меня не трогали. Я был такой себе священной коровой. Когда я ушел, радио закрылось.
— О чем говорила королева, вручая вам орден?
— Мы разговаривали примерно в течение минуты. Меня поразило, что она к награждению каждого была подготовлена. В тот день награждалось 313 человек, и с каждым она эту минуту разговора выдержала. То есть у нее, как у хорошего радиоведущего, на каждого интервьюера уже текст был заучен.
Она спросила: "Вы работаете во Всемирной службе?", я говорю: "Да, Your Majesty". "И давно?", я отвечаю, что столько-то лет, с такого-то года. Она продолжает: "О чем вы сегодня будете вещать?", я говорю: "Сегодня буду рассказывать только о своем посещении дворца".
По этикету надо после каждой первой фразы говорить "Your Majesty", а после каждой второй и третьей — "Mam", но я так увлекся беседой, что не добавил раз или два слово "Mam". И получилась такая тональность разговора, словно мы с ней беседуем как приятели. А этого по этикету и вообще никак нельзя допускать. И мне даже показалось, что у нее глаз сверкнул какой-то холодной искрой. Мне даже страшно стало. Беседа вскоре прекратилась, расстались мы любезно и на улыбках, но там все непросто.
— Когда вы сменили фамилию с "Левенштейн" на "Новгородцев", как ваш отец к этому отнесся?
— Ему это не нравилось совершенно. Он мне ничего не сказал, но я видел четко, что он очень огорчен. И поэтому я вернул себе свою фамилию и ее теперь менять не буду — в английском паспорте я Левенштейн. Тем более, я выяснил благородное происхождение фамилии. Под Штутгартом есть город Лёвенштайн, центр виноделия, на 40 лет старше Москвы. Но Москва разрослась на сколько-то там миллионов, а в Лёвенштайне по-прежнему 5 тысяч человек, как в средние века. Так что топонимическая у меня фамилия.
— Вы сталкивались с антисемитизмом в детстве и юношестве?
— С острым антисемитизмом — нет. Меня в школе побили раз, но я не уверен, что из-за еврейской фамилии. Один раз пришлось драться. Меня доставал одноклассник, который ходил в боксерскую секцию. Он меня обливал чернилами, заставлял мух есть. Я его вызвал на драку. И все антисемиты там в классе собрались посмотреть, как жидовского мальчика будут бить. Но мальчик оказался прыткий. Я сам в боксерскую секцию ходил несколько раз, и у меня удар был поставлен. Живой, гибкий, я этого боксера побил. На следующий день пришел в школу, а у него все лицо в синяках. И он стал еще ко мне подлизываться так жалко. Но я свой авторитет отстоял, и вопрос о моем еврейском происхождении был закрыт.
Но вообще вы знаете, поскольку у меня мать русская, я и в Израиль не поехал, потому что я там по их законам не прохожу, а самое-то главное, я вырос в абсолютно русской среде. Потому что дед мой, отец матери, у нас часто жил. И я со всеми этими родственниками, ее сестрами, моими тетками общался. А отцовская сестра — вот эта еврейская линия — я их видел нечасто.
И поэтому у меня как-то не зацепилось ничего еврейского, ни по культуре, ни по языку. Я люблю интеллигентных евреев, потому что это просто интересные люди, блестяще образованные собеседники, с чувством юмора, но у меня понимание славянской души также довольно развито. У меня есть такая шутка про себя, что мне достался от отца быстрый еврейский ум, а от матери — мечтательная славянская душа. Поэтому все решения я принимаю быстро и неверно.
— В 1974 году вы приняли крещение в Риме. Вы верующий человек?
— Сейчас я верующий, да. Не религиозный, потому что в церковь не хожу. Если же говорить о божественном устройстве мира и разумном замысле — в этом я убежден.
— Вы христианин?
— Ну, в общем-то, да. Меня крестили американские баптисты, так что я библейского толка такой христианин. Это очень долгая история.
— Чем британцы отличаются от нас?
— В Великобритании все люди воспитаны в строгости. С любовью, но в строгости. Детям четко совершенно дают понять, чего делать нельзя. Нельзя громко разговаривать, нельзя перебивать, нельзя лезть без очереди. Нужно быть предупредительным, вежливым, за столом не тянуть руку в гостях, пока тебе хозяева не предложат — ну и так далее, множество условностей.
В школе у них есть то, что у нас называлось "воспитание коллективом". Когда твои соученики или коллеги на работе отслеживают, что происходит, и ясно дают тебе понять, если что-то пошло не так.
Англичане как нация живут в постоянном стрессе, что они могут что-то вдруг сделать не так. А русский приезжает — и все наоборот. Если англичанин никогда без очереди влезть даже и подумать не посмеет, то для русского это высшая доблесть. Всех вообще обскакал. Поэтому возникает такая разница потенциалов по воспитанию, что русская манера поведения становится совершенно по всем параметрам неприемлемой. Но от очень богатых хамство еще как-то терпят, потому что из них изливаются миллионы. Но от остальных-то зачем терпеть.
По моему глубокому убеждению, решение англичан выйти из Европейского Союза продиктовано только одним желанием — избавиться от этих жутких людей, выходцев из Восточной Европы, включая русских. Потому что они настолько антитеза к тому, что англичане создали для себя в своей стране...
Страна же была абсолютно безопасной, хорошо воспитанной. Когда я приехал в Англию, полицейский был вооружен только свистком. Преступности не было вообще. Ну, были жулики, но тоже какие-то интеллигентные, по нашим понятиям. И существование такого вот хамского отношения к жизни и к обществу ставит под угрозу сами основы так называемого polite society, вежливого общества.
И англичане, конечно, уже не те, что 30-40 лет назад - молодежь, особенно футбольные хулиганы, себе позволяют черти что. Но, приехав домой, когда они пиво не пьют, они такие же предупредительные милые люди.
Так что два мира — совершенно две разные системы. И, конечно, с англичанами когда общаешься, нужно быть предельно осторожным и внимательным. Но как бы я ни старался, я все равно выглядел хамоватым на их уровне. У меня жена была англичанка, 16 лет с ней. Мне от нее доставалось в первое время со страшной силой. Дикие скандалы были за то, что я оставил в туалете стульчак в вертикальном положении. То есть это считалось мужланством, хамством, полным неуважением к женщинам и так далее. Ну кому в голову тут такое придет?
— В Лондоне, где уже не так много англичан осталось, меня поразила вежливость и предупредительность людей повсюду. Приезжие все-таки ассимилируются?
— Во втором и третьем поколении все становятся такими же вежливыми, система перемалывает всех. Поэтому когда говорят об эмигрантах, приехавших, к примеру, в Германию, и сетуют, что вот Германия погибла, — на самом деле они не понимают, что до этого уже бесчисленное число раз люди были перевоспитаны в немецком, английском, американском стиле.
Приезжие люди дают "впрыскивание" в генофонд свежей крови, что очень важно. Потому что англичане в чистом виде, особенно потомки рабочего класса, пережившего ужасы индустриализации английской — то есть люди работали с отравляющими веществами, в дыму, в чаду, бог знает в каких условиях жили, — получили генетические неприглядные мутации.
Есть такое понятие, как английские зубы — у них неправильный прикус. Очень много таких наследственных болезней: склонность к ревматизму, психические отклонения, потому что вот эта зажатость в английском обществе. Плюс — недостаток тестостерона, который часто бывает наследственным, создает асексуальных типов.
У меня жилец был такой — чистый асексуал. Ни одной женщины, они его не интересовали. Но он зато был коммунистом и активистом профсоюзного движения. Так что там свои болячки.
И англичане никогда себе не позволяют терять самообладание. Но уж когда потеряют, то будет такой скандал, который вам ни один русский не устроит.
А еще первое поколение приезжих делает работу, которую британцы делать не умеют и не хотят.
— Brexit — это хорошо или плохо?
— Brexit — это плохо, потому что он ворует будущее у молодых людей. Англия после Brexit будет незаметная и ненужная никому.
— Почему тогда люди голосовали?
— Я знаю от человека, который мониторил Brexit, что на референдум пришли слои населения, которые никогда ни на какие выборы не ходят. То есть пришел этот низ, который всколыхнула угроза иностранного уничтожения. В основном это старшее поколение, которое очень дорожит английским укладом жизни. И этому укладу конкретно угрожают три или четыре миллиона вдруг приехавших безвизных восточноевропейцев. Ну а молодежь, которая более по-европейски настроена, которая много ездила, — ее это совершенно не пугает. Молодые люди понимают, что договориться можно со всеми. Посмотрим, чем все это кончится.
— Путин рано или поздно должен как-то уйти. У меня надежд особых нет. Если с Путиным что-то произойдет, то силовики тут же найдут замену. Они все, конечно, бесовская публика, абсолютная дьявольщина, но умные и профессиональные люди. Потому что Путин расплодил силовой слой, вот этих бояр, и их очень много. Около пяти миллионов — это силовики, милиция. С военными, может, больше. И они, конечно, бразды правления не отдадут, тем более что люди волевые, владеют стрелковым оружием, боевыми приемами и так далее. Их просто так не возьмешь.
Но, с другой стороны, нарастает молодое поколение, которое это все не устраивает, и если повторится сценарий 1991 года, то есть денежная подкладка из-под этой всей структуры уйдет, то она может рухнуть сама собой. Потому что если этим людям не платить, они не будут ни дубинками избивать, ни арестовывать, ни сажать и так далее.
Но в целом удельный вес силовой части общества в России слишком велик. И там есть в этом смысле очень опасная инерция. И вот как эту инерцию погасить, я себе даже не представляю.
Россия выпускает очень мало. Есть оружие, есть нефть, больше почти ничего нет. И поэтому все держится на импорте того, что покупают за нефтяные деньги. Но к этому подбираются. Когда Путин говорит о происках западных спецслужб, он в чем-то говорит обоснованно. Потому что, ну как может Америка, Запад и мир себя защитить от этих агрессивных заявлений о росте армии, разработке нового ядерного оружия? Они воевать не хотят и, по сути, используют тот же сценарий, который применялся к СССР.
СССР просто обанкротили. Там не стало денег, все расплылось. Этот же курс сохраняется сейчас. А Россия все больше и больше напоминает канатоходца, который балансирует на узенькой веревочке. Потому что если не будет продажи нефти в тех объемах и газа, не будет поступлений, то без денег, тем более при нынешнем уровне разворовывания бюджета, вся эта система рассыплется, как карточный домик.
Силовики давно себе заготовили запасные аэродромы, денег натырили, у них в других странах уже все заготовлено. Ну, разбегутся все, проживать накопленные деньги.
— А что будет с Крымом и Донбассом?
— Ничего не будет. Все сохранится в том же виде. Потому что с точки зрения российской политики, Крым им нужен для рейтинга, для того, чтобы все говорили, что вот Крым наш, крутые у нас президенты. А Донбасс им нужен, чтобы ослаблять Украину, и чтобы все время этот гнойник какой-то там был.
И странным образом, может быть, и западным странам этот Донбасс нужен. Потому что Россия вынуждена быть там ввязана во все это дело. Это им стоит колоссальных денег, усилий — люди какие-то там, человеческие ресурсы, армейские части и так далее. Так что обескровливает это Россию тоже.
История, в общем, довольно мутная, и мы с вами узнаем правду, наверное, лет через 30-40, когда знающие люди напишут все это на основании открытых вновь документов.
